Обычно мысли Окры работали в такт ее телу — скажем, когда спало тело, отдыхали и мысли.

Сейчас она напряженно гребла и, стало быть, должна была напряженно думать, но поскольку настоящее предмета для напряженных раздумий вроде бы не предлагало, она стала думать о своем прошлом. А поскольку думала Окра изо всех сил, прошлое предстало перед ней чуть ли не воочию.

Четырнадцать лет назад аист доставил ее к маленькому поселению огров, по-прежнему живших близ озера Огр-Ызок. Точно сказать трудно, но по всей видимости, во время великого переселения огров к Огр-Ограде их племя обогнало сородичей, сделало круг и, не заметив этого, вернулось на прежнее место. Спустя несколько десятилетий потеряшки заме гили, что озерцо вроде бы знакомое, однако пускаться в путь снова поленились.

Окра родилась маленькой, и разочарованная мать решила скомпенсировать нехватку роста длиной имени, назвав дочку Окрамегалла Канаторвалла Камнеломалла Шкуродралла Раздолбайя, однако бедняжка так и не выросла настолько, чтобы соответствовать столь пышному прозванию. Да и внешность юной огрицы оказалась совершенно непримечательной: мало того, что у нее не было ни клыков, ни бородавок, но от ее взгляда даже не сворачивалось молоко. Будучи на удивление слабенькой, она и сок-то из камня могла выжать только двумя руками, но самое худшее заключалось в том, что для справедливо гордившегося своей непроходимой тупостью племени малышка была недостаточно глупа. Правда, об этом недостатке никто не догадывался: у нее хватало сообразительности прикидываться такой же тупой, как и вся родня. Но ведь саму себя не обманешь, так что бедолаге приходилось терзаться сознанием своего неизбывного позора.

Не желая сносить насмешки, Окра сторонилась других огрят, своих ровесников или сверстников. Впрочем, назови она кого-нибудь из них одним из этих чудных слов, они просто не поняли бы, о чем речь, и могли бы обидеться. «Дубина», «болван» или «остолоп» — прозвища понятные и почтенные, а за какую-то невразумительную заумь можно и схлопотать. В итоге получалось, что большую часть времени юная огрица занималась работой по дому и чем настойчивее терла кастрюли или отскребала грязь с полов, тем настойчивее лезли в ее голову назойливые умные мысли.

Но как она ни таилась, некоторых неприятностей избежать не удалось. Как-то раз родители взяли ее на свадьбу Конана Книжника (прозванного так за способность, скрутив толстенный словарь, выжать из него вместо сока все слова до единого или, прихлопнув кого угодно книжкой, разом вышибить из него память обо всем прочитанном за всю жизнь) и Чучеллы Чертовки, самой уродливой и зловредной огрицы в округе. Парочка вроде бы подобралась лучше некуда, однако семейная жизнь у молодых не задалась. На взгляд Чучеллы, Конан был слишком грамотным, к тому же она тайком вздыхала по своему молодому кузену Жлоббу. Чтобы извести мужа, Чучелла принялась добавлять ему в лепешки молотые мухоморы. Ей, ясное дело, хотелось, чтобы постылый муженек испустил дух, однако, будучи отнюдь не мухой, Конан уплетал отраву за обе щеки. Яд только добавлял ему любовного пыла: молодые вызывали аиста вдвое чаще обычного, и их семейство росло со скоростью, которую многие называли ограмадной.

Впрочем, Окры все это касалось лишь постольку, поскольку именно на этой достопамятной свадьбе мать Окры, Папоротница Годзилла, получила отлитый из чугуна дочуркин гороскоп. Повивальная бабка, занимавшаяся заодно гаданием и ворожбой, объявила, что расположение рун, звезд и бычьих кишок предвещает маленькой огрице как хорошее, так и дурное. Хорошее сводилось к тому, что Окре (полным именем ее не называла даже матушка, поскольку ни одному огру было не под силу выучить этакую прорву слов) суждено в будущем занять в Ксанфе видное положение. Впрочем, Годзиллу это известие не слишком обрадовало: она поняла пророчество так, что Окра со временем усядется так высоко, что ее будет отовсюду видно. На гору залезет или что-то в этом роде. А вот дурное известие оказалось и впрямь дурным: бедная малышка случайно нарвалась на потерянное, надо думать, кем-то из донных прокляторов, проклятие и в результате — о ужас! — заполучила магический талант.

Годзилла отреагировала на новости, как и подобало огрице — дала повитухе такого пинка, что та улетела на середину озера, плюхнулась в воду и пошла на дно. Не то чтобы пошла ногами, как ходят огры или люди, но так или иначе на поверхность не выплыла. Что же до гороскопа, то разгневанная огрица втоптала его в землю так глубоко, что горячая лава переплавила чугун, так что гадкое предсказание осталось тайной. Потом мать с дочкой вернулась туда, где вовсю шла гульба: пьяные гарпии играли на фортепьяно, гости весело колошматили один другого колами и чем попало, пили предварительно подожженную огорелку да напропалую отплясывали оторви-да-брось. И уж коли кто из них что отрывал, то бросал, само собой, очень далеко.

Но в отличие от них Окра знала о предсказании, и ей было не до веселья. Вне себя от стыда и горя огрица спряталась в темном, сыром подвале, где приятно пахло слизью и плесенью. Другая на ее месте там бы и осталась, но эта не в меру сообразительная девица смекнула, что, распалившись от огорелки, какая-нибудь молодая парочка запросто может уединиться в таком уютном местечке, чтобы под шумок согрешить. Не желая попадаться никому на глаза, она поспешила по скользким каменным ступеням еще ниже, на кухню, где готовили блюда для свадебного пира. Кухня была по-огрски огромной, и там царил приятный огрову оку беспорядок. Повсюду валялись отбивные из отборных чудовищ, нелепые лепешки да пирожки с мышами и с мышьяком (на вкус и цвет товарищей нет).

Кто-то разлил по полу вино, и под столом валялась перепившаяся вусмерть крыса. Дикий рев пирующих доносился и туда, но все же убежище было уютным, и Окру там никто не беспокоил.

Но мысли ее тогда одолевали отнюдь не приятные: для огрицы наличие магического таланта являлось настоящей бедой, несмываемым позорным пятном. И ведь не то чтобы огры были совсем чужды магии — именно она давала им хваленую сверхъестественную силу, безобразие и тупость, которыми они так гордились — но наличие особого, индивидуального таланта, это совсем другое дело.